ЧЕЛОВЕК У ОКНА
Он провожал взглядом проходящую по тротуару красавицу, пока она не исчезла из вида, а потом, словно лишившись чего-то родного и нужного, долго стоял, тоскливо глядя на небо. Оно было голубым и чистым, без единого лоскутка облака, – это усугубило его тоску; бесконечная сплошная синь тяжело давила на него. Господи, что за небо без облаков!.. И вдруг боковым зрением правого глаза он заметил что-то необычное и посмотрел в ту сторону. По тротуару шли двое: один из них – мужчина тридцати пяти – сорока лет. Точно определить его возраст было трудно, потому что он был очень бедно одет, к тому же одежда его была грязная, длинные курчавые волосы упрямо торчали из-под вылинявшей тюбетейки. Его обувь из сыромятной кожи была ему велика и порвана в нескольких местах, потому ему приходилось волочить ноги. На его плечи были наброшены два мешочка, на левом предплечье висел довольной большой свёрток, что заставляло и без того невысокого парня заметно сутулиться и выглядеть более ущербным и жалким. Правой рукой он поддерживал под руку маленькую худую и так же плохо одетую старушку. Из-под выцветшего платка её зависали по бокам желтовато-седые волосы с ватными косоплётками в конце; ноги были в старых галошах, на правой руке она держала грубый деревянный посох. Её маленькое тёмное и тощее лицо было морщинистым, как голенища старых чёрных сапог. Шли они тихо, очень мелкими шагами, – это молодой мужчина старался наступать соответственно шагам старушки-матери.
Мать с сыном остановились у окрашенной в три цвета скамейки на краю тротуара. Сын положил свои мешочки и свёрток на землю, а потом бережно посадил мать на скамью. Старуха что-то тихо сказала ему, а он кивнул головой в знак согласия. На его лице отражалось великое терпение, в движениях ощущалась готовность. Он достал из узелка какую-то еду, свёрнутую в бумагу, и положил на колени матери. Молодой мужчина что-то объяснил ей и, вынув из мешочка целлофановый пакет, засеменил в правую сторону по тротуару. Старуха сидела спиной к человеку у окна, но было заметно, что она приступила к трапезе. Немного спустя вернулся сын, он принёс воду в пакетике. Сев рядом с матерью, стал подсоблять ей обедать: время от времени поил её водой из пакета, попив водички, старушка с умиляющей детской непосредственностью снова и снова бралась за еду. Молодой мужчина был нынче занят своей матерью и только матерью. Казалось: в двадцать первом веке в самом центре большого современного города сидели два средневековых дервиша.
Ответьте мне, дети Адама! Можно ли найти в данный момент человека, более достойного почтения и великого воздаяния, чем эти двое, особенно, чем этот мужчина? Полагаю: нет, не отыскать! Даже люди чистейших кровей, сидящие на золотых тронах в роскошных дворцах, облачённые в великолепные одеяния и драгоценности, и творящие великие дела, – даже они не смогли бы сейчас сравниться с ними! Эти два грязных оборванца, несущие в душе великую любовь, заслуживали самых великих наград, самого большого уважения и высокого положения за преданность своему долгу. Эй, человек, мечущийся в покаянии и ищущий прощения, припади к этим ногам и прижми свое холёное розовое лицо к старым грязным галошам, небось ниспадёт на тебя Снисхождение величайшее и Благодать!.. Такова эта жизнь, таков этот мир!..
10
Вернувшись из города ближе к вечеру, Уфк ушёл прямо в свою комнату. Хлопочущая над очагом мать грустно проводила его глазами; она даже не попыталась привлечь его к себе и не окликнула, как обычно: «А я тут, как твои дела?». Она ощущала себя так, как будто не решалась извиняться перед сыном. Нет, она не была уверена, что должна просить прощения у сына; однако, ей было больно, видя, что сын день за днём всё больше замыкается в себе и никнет. Кроме всего прочего, мальчик тяжело воспринял упрёк младшей сестры, – мать знала это. А что ей делать, оба они её плоть: какой палец ни кусай, всё равно больно. Однако, назавтра, в отсутствие сына, мать задала ей взбучки: «как ты, дура, посмела говорить с братом в таком тоне?! Он ведь мужчина! Что из того, что сейчас он в затруднительном положении, вот завтра, глядишь, повезёт ему с Божьей помощью! Ведь он – наша единственная надежда и опора!». Дурой девочка, разумеется, не была; хотя она и подёргалась пару раз, послушав маму, признала её правоту. Потом долго плакала у себя в комнате. Такова женская порода – всегда ищет утешения в слёзах. Ну, ладно, как бы там ни было, человек, умеющий плакать еще способен к добру; Боже храни от невозмутимых и бездушных! И что делать сыну, который не может, – стесняется плакать? Будь она проклята, нищета! Это она разъедает сердце мужчины. Вот сын и усыхает.
Во время ужина мать с дочерью то и дело опасливо оглядывались на Уфк, но он сидел безмятежно, на лице его не было и следа от обиды или злобы.
Рано утром из-за ворот его кто-то кликнул.
– Адамбай тебя зовёт, – сообщила мать через окно.
Уфк неохотно встал, умылся и, поспешно обтёршись старым полотенцем, пошёл к воротам. Перед ним стоял печальный Адамбай с вечно красными глазами. Казалось, он не выспался, – выглядел усталым.
– Добро пожаловать, Адамбай-ака! У вас всё в порядке? – поздоровался Уфк двумя руками, стараясь говорить как можно спокойнее. Уставший в последние дни от душевных мук, он был недоволен тем, что так рано нарушили его сон, нервничал, и поэтому боялся, как бы не обидеть этого безобидного раба божьего.
– Извините меня, Уфкджан! – сказал Адамбай как всегда плаксивым голосом. – Я побеспокоил вас в неурочное время. Ночью я не смог заснуть, грустно было мне, ох, как грустно! Едва дождавшись утра, пошёл к вам – больно уж захотелось поговорить с кем-нибудь.
– Ну-ну, я вас слушаю, – ответил Уфк, пытаясь преодолеть в себе равнодушия. –Что случилось?
– Вчера на просёлке – лицо Адамбая приняло жалкое выражение, – мальчишка на велосипеде задавил муравя. Бедное насекомое тут же умер! – Адамбай зарыдал.
Уфк поневоле стало смешно: столько в этом мире горя и несчастий, а этому бедолаге муравя, видите ли, жалко. Значит, Уфк, с его горем, повеситься должен?! (Эх, слабое существо, ведь в этом мире всё относительно! Каждый живёт по своим возможностям, посильно любит, горюет и ненавидит. Так что, не лучше ли принимать жизнь как она есть? Может, тебе не дано понять, чувствовать то, чего понимает и чувствует Адамбай. А, может, и наоборот. А чьё горе тяжелее, горше – это ведь тоже относительно). Сказать Адамбаю что-либо дерзкое Уфк не посмел и, поэтому, не зная что и говорить, принял соболезнующий вид:
– Да, жалко, конечно.
– Ох, и не говорите! Похоронил я бедняжку возле дороги, долго сидел над ним и плакал. И детёныши, наверное, у него есть!..
– Не грустите так сильно, Адамбай-ака, столько всего грустного за день происходит в мире, а вы на большой дороге увидели крошечного муравья. – Уфк казалось, что говорит он вполне логично и неглупо. – Ведь в каждый божий день погибает столько муравьёв, да и не только муравьёв, умирают тысячи и тысячи людей, погибают от несчастных случаев. Так что… – Его взгляд столкнулся с глазами Адамбая, и он сразу замолчал. Адамбай смотрел на него, как на людоеда, со страхом и презрением.
– Значит, вы тоже меня не поняли! – прошептал Адамбай. – Ну, ладно…
Уфк смутился.
– Нет, Адамбай-ака, не так. По правде говоря, мне тоже захотелось с вами поговорить, вы только не обижайтесь, ака, ладно?
– В последнее время я плохо себя чувствую, кажется, мне опять надо посетить почтенного Лекаря. – Адамбай как будто совсем забыл об Уфк и говорил сам собой.
– Вы сказали, почтенный Лекарь? – спросил невольно Уфк.
Адамбай резко посмотрел на него.
– Да… Вам также следует съездить к нему, – сказал он, пристально глядя на него. – Поедете?
– Ладно, – ответил Уфк, ощущая, что всё больше и больше теряет свободу воли. – А где они живут?
– Сначала поедем в автобусе, потом пройдёмся пешком, и наконец прогуляемся на мулах и, глядишь, мы у почтенного Лекаря…
Вышло как он и сказал: сначала сели в автобус, потом очень долго шли пешком. У маленького кишлака в предгорье они встретили нескольких юношей, которые, привязав своих мулов, играли в карты. Это были возчики, занимающиеся извозом путешественников в горах. Адамбай, видимо, не раз здесь побывавший, знал что к чему, – скоро договорился с ними, и они на мулах под предводительством возчиков отправились в путь. Не успели мулы сделать и тысячу шагов, как все услышали, как всплакнул Адамбай, – ему стало жалко ослов, ведь при подъеме в гору им приходится напрягаться, их ноги дрожат и, кажется, что люди, сидящие на них, обращаются с ними очень жестоко. Вот этого и не смог Адамбай вынести, спустился со своего мула и пошёл пешком. А его возчик получил, что ему причитается, и, не пытаясь даже сдерживать смех, удалился восвояси. Через некоторое время Адамбай успокоился, и рассказал, что в прошлый его приезд случилось также.
Когда они поднялись на гору и подошли к огромной скале, отпустили и другого возчика. Теперь путешественники вдвоём продолжили свой путь. Им не пришлось долго идти, по узкой тропинке они обошли скалу и оказались у небольшой полянки. Там стояла хижина, сооружённая из горных камней; вокруг полянки также было возведено ограждение из камней. Возле хижины стоял очаг, возле него лежала кухонная утварь, это всё свидетельствовало о том, что тут обитают люди.
Как только они попали внутрь каменной ограды, Уфк почувствовал в себе некое приятное ощущение. Он так и не понял, что это за чувство. (Но, я знаю, что это такое. Это было предчувствие воли, душевной свободы, по которой вечно тоскует человек, хотя и не осознаёт или не признаёт этого, это было предвестница умиротворения, наступающего благодаря той самой свободе). Теперь изменился и Адамбай, казалось, что с его лица исчезают бледность и печаль.
– Почтенный, где вы? – позвал он звенящим голосом. – Ау!
За хижиной показался человек лет шестидесяти с приятным розовым лицом, длинной седой бородой и шапкой дервиша на голове (о том, что надета на его голову ни один из них не знал).
– Салямалейкум! – воскликнул Адамбай еще громче. Он оживлялся всё больше и больше.
– О, Адамбай, это вы?! Добро пожаловать, мой богатырь! – Лекарь обнялся с Адамбаем, и, долго подержав его в объятиях, не раздумывая обнял затем и Уфк. – Входите в хижину, мои богатыри. Уже вечереет, горный воздух в эту пору прохладен, давайте, поговорим внутри. – Голос старика был властным и благородным.
Один за другим они вошли в хижину. Она была просторней, чем представлял себе Уфк. В глубине хижины горела лампа – жировая коптилка; но и без неё хижина была наполнена неким таинственным светом, напоминающим лунный.
Лекарь посадил гостей на камышовые циновки вокруг каменного столика и прочёл краткую молитву, а затем посмотрел на Адамбая:
– Вы пока угостите вашего друга охлаждённым чаем, а я пойду – прочту вечернюю молитву. – Он торопливо вышел.
Адамбай, ощущающий себя всё более молодым, бодрым и весёлым, то ли был рад доверительному отношению Лекаря, то ли хотел продемонстрировать, что он здесь не чужой, проворно встал.
– Эх, Уфкджан, если бы вы знали, какие напитки у почтенного! – С этими словами он достал из ниши одного из глиняных кувшинов. Разлил напиток в глиняные пиалы и подал одну Уфк. – Попробуйте…
Это была вкусная настойка, приготовленная из горных трав.
Снаружу прозвучал азан – призыв к молитве; голос лекаря был сочным. Казалось, что горы с готовностью повторяли призыв, и, то ли из-за эха, то ли по иной неведомой причине, азан заколдовал Уфк, душа его таяла от божественного зова.
– Ну, как вам напиток, понравился? – спросил Адамбай, следя за тем, как Уфк постепенно оправляется после действия азана.
– Да, очень!.. – Уфк то и дело захлёбывался, как будто не в силах выразить словами свои переживания, или не мог избавиться от волнения. – Здешний воздух, оказывается, необычен, почтенный Лекарь тоже.
– Как вы думаете, сколько лет почтенному? – спросил Адамбай, до того преобразившийся, что Уфк сильно удивился.
– Кажется, около шестидесяти, – задумчиво ответил Уфк.
Адамбай улыбнулся:
– Все так считают. А на самом деле в этом году им исполнилось восемьдесят пять.
– Неужели?! – невольно воскликнул Уфк. – Никогда бы не подумал!..
– Так-то, вы ещё много чудес здесь увидите! – Адамбай вспомнил о первой своей встрече с Лекарем.
Однажды по делу он приехал в город. Он, увидев в сквере в самом центре города огромное высохшее дерево, вдруг забылся и начал плакать. Иссохшее и потрескавшееся дерево, его голые ветви, словно руки, с мольбой протянутые к небу, растерзали сердце Адамбая. И в эту минуту возле него появился почтенный Лекарь (Посещающий город всего лишь два раза в год, он на этот раз проходил мимо по скверу).
– Что с вами, почему вы плачете, мой богатырь? – спросил он, мягко коснувшись плеча Адамбая.
Адамбай повернул к нему свое лицо, омываемое слёзами, и почувствовал, что во всём теле появляется доселе неизвестная ему безмятежность.
– Посмотрите на это бедное дерево, – всхлипнул он, протирая глаза ладонью.
Лекарь, кажется, понял, в чём дело, и, взяв под руку, помог ему встать.
– Раз вы пришли в этот мир, научитесь не плакать, мой богатырь, – сказал он, как бы шутя. – Таково главное правило жизни…
(Так, что же понял тогда Лекарь и что он хотел сказать? Он хотел сказать, что большинство людей эгоисты – себялюбивы, и воспринимать по-настоящему чужое горе они не способны. Их сочувствие к ближнему всегда поддельно, они никогда не могут заботиться о других, как о самих себе. Они безразличны к чужой боли и страданиям, только они не признаются в этом. Иначе, если бы люди заботились друг о друге, если бы они жалели друг друга, не было бы в мире таких напастей, как зависть, вражда и войны! Я уверен в этом, даже если никто этого не знает! Если бы он отвернулся от себялюбия, он оказался бы в положении Адамбая, и малейшее страдание или лишение ближнего заставило бы его сердце трепетать. Господь изначально наделил человека такой чувствительной, непосредственной душой. Однако, не каждый смертный способен достойно нести великий дар Божий).
Тогда и познакомился Адамбай с Лекарем и впервые посетил его обитель. С тех пор время от времени он навещает его.
Наконец Лекарь вернулся в хижину. Чем темнее становилось снаружи, тем светлее делалось внутри хижины
– Богатырь мой, вы говорили гостью, что наш дастархан такой же скромный, как и мы сами? – Лекарь достал из ниши скатерть и блюдо с кусками черствого хлеба; протянул блюдо Адамбаю, а сам накрыл скатертью каменный столик. – Если хотите, пейте напитки, могу предложить и родниковую воду, сам я предпочитаю последнюю. Вот она, угощайтесь! – Он налил в пиалу родниковой воды, макнул в неё кусок хлеба и подождал, пока хлеб немного размякнет, а затем стал с аппетитом разжёвывать его, предварив трапезу словами «Бисмиллахир рохманир рохийм». Гости последовали его примеру.
Уфк, глотая размокший хлеб, почувствовал, как его тело расслабляется и тает, и каждый, даже самый мелкий сосуд наполняется кровью. Ему казалось, что его гортань, кишки и жилы избавляются от каких-то перепонок. Кажется, немного нужно человеку для счастья, – подумалось ему, – может, жить станет легче, если не претендовать на многое и не давать волю своим прихотям. Ну, тогда все должны жить так же. Иначе непритязательный бедняк станет посмешищем для многих других. В конце концов, у него могут быть и родные, как быть с ними? Или они тоже вынуждены жить в нищете и унижениях?! А как быть с их упрёками, ведь их нужно обеспечить хотя бы самым необходимым? На самом деле именно в этом и заключается вся сложность: если ты один-одинёшенек, то, скорее, смог бы выдержать все трудности; но, когда страдают твои родные, твои дети… (Да, человек обречён таким мучительным переживаниям, – это у него на роду написано. А на самом деле под заботой о родных, о потомках также кроится сильный, крайне эгоистичный личный интерес, искусно прикрытый приступ алчности. Личный, частный интерес заключает в себе различные желания и прихоти человека; а эти желания, в свою очередь, являются последствием поползновения алчности, прикрытой под пышными перьями так называемой заботы о близких и человеколюбия. Алчность же внушается и разжигается мной). Если бы можно было не думать ни о чём!
– Способность быть свободным от забот свойственно только святым, – сказал Лекарь, как будто угадав мысли Уфк.
Съев по куску хлеба они насытились. Уфк показалось, что он давно не пробовал столь вкусной еды и никогда так не наслаждался. Ведь они с Булутом каждый день ели разные блюда и почти никогда не насыщались; а он всегда страдал и ныл из-за бедности и безысходности. Значит, всё зависит от самого человека и даже изобилие и недостаток являются следствием его оценок и зависят от критериев, которыми он руководствуется.
– Да, на самом деле человеку не так много и нужно, – сказал Лекарь. – Только претендует он на большее. Достаточно человеку осознать Рождения и Вечности, и он поймёт, что его жизнь является кратким промежутком между величайшими бесконечностями. То есть, жизнь человека слишком коротка. Это – очевидная истина, причём многократно повторённая, однако, люди то и дело забывают о ней. – Лекарь говорил так просто и естественно, что казалось, будто его слова можно проглотить, как воздух.
Уфк и Адамбай невольно внимали ему и в глубине души хотели, чтобы он не переставал говорить.
– Жизнь – это путь, местами ровная и гладкая, местами ухабистая дорога. Каждый человек обязан, обречён прожить свою жизнь. И каждый обладает возможностью, силой, позволяющей прожить её. Человек не сможет вынести того, что превосходит его силы, да и никто, будучи в здравом уме, не потребует от человека ничего, что превышает его возможностей. Неспособность осознать свои силы приводит к трагедии, большим бедствиям. Это значит, что человек не сознаёт своей судьбы и не признаёт её. Человек, осознающий свои возможности, свои силы, примет с благодарностью и свою судьбу. Покорность судьбе – это много значит! Нужно утвердиться в мысли, что Господь всемогущ, а человек лишь обладает той или иной возможностью, силой. И эту силу человек всегда должен ощущать.
Некоторым кажется, что они живут чужой жизнью. А ведь существует душа – великий дар Божий, имеющая непосредственное отношение к Рождению и Вечности. Если кому-то кажется, что он живёт чужой жизнью, то это свидетельствует о том, что душа его неспокойна. И ему нужно обрести умиротворения. А оно достигается только благодаря заложенной в него силе, возможности. Человек может отказаться от своего ума, мозга, но душа его всегда пребывает с ним, она вечна; впрочем, душа – это он сам.
Уфк был всецело поглощён в бездонные мысли, так просто и ясно излагаемые Лекарем. Он ощущал, как сильно напряглась его голова, и ему казалось, что он вот-вот потеряет сознания; однако, услышав слова «ум», «мозг», он мигом опомнился, его мысли были тут же вытеснены чем-то более злободневным. Он отрезвел. Может быть, этот человек действительно святой, ведь он говорит так, как будто читает его мысли. «Человек может отказаться от своего ума, мозга». Что он хочет этим сказать? Не собирается ли утверждать, что, избавившись от мозга ты не сможешь убежать от себя, от своей судьбы? Неужели он обречён всю жизнь прожить в нищете и безысходности, подвергаясь упрёкам и поношениям?! Неужто он не сможет избавиться от своих несчастий, даже если отдаст взамен самое дорогое (действительно ли это так?) – мозг? И зачем он только пришёл сюда?! Если этот человек действительно святой, то почему тогда он возобновил его старые раны? Не зря называют святых лазутчиками душ (где он слышал это выражение?)…
– Я, кажется, вас измучил, – сказал Лекарь мягким голосом. Возможно, он улыбнулся, и казалось, изо рта его вспыхнуло белое пламя. – Хотите, покажу вам чуда? Его даже Адамбай ещё не видел.
Как оказалось, за михрабом была ещё одна комната. Она была небольшой, посреди стоял ящик со стеклянным верхом, похожий на гроб, длиной в человеческий рост. Лекарь нажал кнопку, расположенную на торце ящика, и внутри ящика стало светло (Кажется, ящик был подключён к мощному источнику энергии).
– Вы видите, что ящик пуст, – торжественно сказал Лекарь, приняв совсем иной облик.
И в самом деле я ящике ничего не было.
– А теперь взгляните на него через увеличительное стекло, – Лекарь протянул Уфк довольно большую лупу.
Уфк, исследуя дно ящика, обнаружил крошечную точку. Эта штука была плоской и напоминала маленькую пластинку.
– Что это такое? – удивлённо спросил Уфк, передавая лупу Адамбаю.
– Это человеческий жемчуг, – ответил Лекарь, высоко подняв голову. Лекарь, только что сидевший спокойно и безмятежно, теперь впадал в экстаз. (Там, где проснулась гордыня, там оказываюсь и я). – Он содержится в позвоночнике человека.
Молодые люди присели на камень возле ящика. Отсюда без труда можно было разглядывать внутрь ящика. Лекарь протянул им наушники и, нажав другую кнопку, опустился на колени на циновке.
Уфк и Адамбай надели наушники. Вдруг они услышали пронзительный протяжённый звук, напоминающий страшный рёв и сверлящий мозг и уши. Это был звук неизвестного происхождения, не имеющий аналогов. Сначала от внезапности они содрогнулись и чуть было не выкинули наушники. Но, любопытство взяло верх, и они снова стали прислушиваться к ужасному звуку. При том они не могли оторвать от ящика глаза, готовые вылезти из своих орбит. Вскоре они услышали жуткие звуки, напоминающие землетрясение, шум урагана и взрывы бомб, казалось, что начался светопреставление. (И в самом деле Лекарь пытался воссоздать картину Конца света.). Хотя душа Уфк наполнялась неизъяснимым ужасом от этих кошмаров, он пытался сохранять терпения, – так ему было интересно. На месте той невидимой штучки, которую Лекарь назвал человеческим жемчугом, появился прозрачный пузырь и стал медленно увеличиваться. Лекарь, который читал в это время суру (главу) «Судный день» Корана, весь напрягся, делал конвульсивные движения и дрожал. Но, несмотря на это, продолжал читать душеспасительную молитву. Наконец, в ящике образовалась отливающая синевой масса, напоминающая человеческое тело. Уфк и Адамбай. Они, потрясённые увиденным, и испугавшиеся, побросали свои наушники и отбежали подальше. Лекарь уже вовсю дрожал в истерии, его голос, который становился всё более хриплым, вконец превратился в отрывистые звуки и окончательно заглох; только его тело непроизвольно подёргивалось. А таинственная форма на дне ящике, стремительно уменьшаясь, наконец исчезла из виду.
(Человеческая натура неисправима! Он без устали разглагольствует о вере, о преданности религиозным убеждениям, о грехе и добродетели, претендует на святость, философствует о пользе знаний и, наконец, уверившись в силе своего ума и познаний, не замечает, что переступает границы дозволенного и совершает кощунство. И, что самое ужасное, у него уже не остаётся сил признаться в содеянном. Лекарь обладал глубокими познаниями о таинствах человеческого духа и тела, являлся искусным врачевателем и не лишён был дара прорицателя и чародея. Однако, сейчас он забывался и, сам того не ведая, переступал за пределы допустимого. А ведь совсем недавно он с воодушевлением говорил о силе, человеческой возможности, которая никоим образом не может сравниться с могуществом Создателя. Переоценив свои возможности, он невольно покушался на священное – на то, совершить которого было под силу только Создателю. Впрочем, человек не столько обладает силой, сколько наделён слабостями. Хотя я и был проклят из-за человека, сам он обречён к вечным заблуждениям).
Наконец Лекарь пришёл в себя.
– Это всё, что в моих силах, – сказал он, глубоко вздохнув.
Уфк заснул крепким сном. Когда он проснулся с ясной головой, Лекаря и Адамбая в хижине уже не было. Приятно потянувшись, он вышел наружу. Наверное, утро в горах наступает очень рано, оно было в разгаре, мир был погружён в светлые лучи солнца. Те двое сидели неподалёку на камне и разговаривали. Кругом гуляла всякая живность: лисы, горные козля, олени, ужи и вараны, ящеры и ежи – словом, весь животный мир, казалось, собрался тут по некоему божественному зову. Уфк пришёл в изумление. Но, увидев вокруг хижины нечистоты различных животных, брезгливо наморщил нос: «Может, Лекарь и вправду святой, но, он, похоже, не любит чистоты, – подумалось ему, – эти двое, видимо, сидят здесь уже давно, могли бы маленько прибраться». Он вдруг почувствовал, что что-то сползло вниз с его груди. (Вот, несовершенный человек! Ты и представления не имеешь, на что способны святые, вышедшие из твоего племени. Из-за мелькнувшей в твоей голове этой мысли, ты потерял всё, что ты обрёл благодаря встрече с Лекарем. Насколько я знаю, таким образом святые испытывают простых смертных. Даже я, Дьявол, пасую перед ними).
Он помыл лицо и, ощущая в себе опустошённость, подошёл к собеседникам.
– Человеческая душа очень чувствительна и прозорлива, – продолжал Лекарь, ответив на приветствие Уфк. – Однако, если её не оберегать и не закалять, выражаясь современным языком, то она может стать такой хрупкой и уязвимой, что малейшее воздействие извне может повлечь за собой необратимые последствия. Поэтому люди стараются быть безразличными к окружающему их миру, оберегая тем самым свои души. Иначе и падения осенней листвы, и естественную гибель красивой бабочки-однодневки человек воспринял бы как величайшую трагедию.
Это правда, – подумал Уфк, – если всё принимать близко к сердцу, можно лишиться и рассудка. И помешаться, вот, как Адамбай, например. Уфк до сих пор не понимал его поведения; только теперь ему стало известна причина, по которой тот стал таким. Значит, Адамбай и есть истинный человек с незатронутой, непосредственной и отзывчивой душой? О, Господи, кто же мы – остальные? Недочеловеки? Однако, Адамбай, кажется, не вникал в суть разговора, благо Лекарь старался говорить так, чтобы он не понял, что речь идёт о нём. Адамбай обычно не понимал ни намёка, ни иронии; он не воспринимал косвенную речь, понимал только прямую. При нём чёрное надо было называть чёрным, белоё – белым.
– Те чудеса, которые вы вчера показывали, они от Бога или это плоды технического прогресса? – спросил Уфк, поддаваясь желанию получить ответы на вопросы, наводняющие его мозг.
– На всё воля Аллаха. (Но, человек и сам не прочь быть богом или, хотя бы, стать пророком), – Лекарь старался говорить всё солиднее. – Однако, сейчас и отношение людей к Богу претерпело изменения. В древности всё было иначе: столкнувшись с каким-то природным явлением или чудом, человек впадал в изумление и сразу обращался к Богу. А теперь цивилизованный человек крайне отдалился от собственной сути, собственного «я». Всё вокруг он считает произведением технического прогресса…
«Говорит, как будто читает мои мысли, – подумал Уфк. – Неужели два разных человека могут рассуждать так однообразно?!».
– … Столкнувшись с чем-то достойным внимания, он восхваляет тех, кто это сделал, забывая о том, по чьей воле это было сотворено. О Всевышнем вспоминает тогда, когда дело касается насущного, здоровья, счастья. Поднимая бокалы, наполненные вином и водкой, загадывает желания и просит Аллаха исполнить их. Иные люди навеселе совершают намаз. Нынче у человека обособлены и убеждения, и молитвы, как будто у каждого есть свой бог. Да простит нас Аллах, грешных!..
Это действительно так, – подумал Уфк, по-своему истолковывая слова Лекаря. Между правоверными древности и сегодняшними богомольными есть громадная разница. Что знали древние о мире, в котором они жили, о науке, технике и о чём они молились Богу. А современный человек? Несомненно, разница огромная! Только то, что почти за каждой молитвой следует мольба о материальных благах уже говорит о чудовищной метаморфозе, происшедшей с человеком.
Когда гости всецело были заняты осмыслением мудрого монолога хозяина, на край крыши хижины присела ворона и несколько раз старательно каркнула. Замолчав, Лекарь прислушался и, посмотрев на ворону, сказал:
– Вы слышали, о чём она?
Адамбай был занят собой и сидел молча, ни на что не обращая внимания. А Уфк, с любопытством взглянув на Лекаря, подумал: «Он и в самом деле понимает язык вороны, или только шутит?». (Вообще-то, после чудес, продемонстрированных Лекарем, можно было и не сомневаться в том, что он знает и язык птиц).
– Нет… – ответил он, широко раскрывая глаза от удивления.
– Ворона сообщила: в город приезжает Насреддин Эфенди…
Это известие не было для Уфк новостью; однако, еще раз услышав имя Ходжи Насреддина теперь уже в горах, среди скал и камней, он содрогнулся от неожиданности.
Не дожидаясь полудня вдвоём с Адамбаем они отправились в город.